Сабанеев о позднем Скрябине:
"Он [Скрябин] говорил всегда тихо, как бы полушёпотом, видимо, имея в глазах очень яркие галлюцинаторные образы, с некоторой таинственностью, был всегда при этом нервен, часто вскакивал от рояля и внезапно пробегался по комнате, иногда разражался детским весельем... Александр Николаевич, несмотря на свои сорок лет, был всегда очень молод внешним образом, очень подвижен и легко прыгал, как юноша, даже как мальчик, и имел вообще вид несколько «легковесный»".
"… сочинявший в кабинете Александр Николаевич заимпровизировал в виде отдыха что-то «вроде Аренского». Очевидно, он кончал свое занятие. Он вышел оттуда, как всегда приветливый и ласковый.
— А, вот наконец-то ты, Саша, раскрыл свое настоящее лицо, — заговорила иронически Татьяна Федоровна. — Это ты, оказывается, все притворялся, а настоящая-то твоя музыка, от души — вот она какая.
Скрябин смеялся... Он не признавал импровизации.
– Я вообще не считаю импровизации и способности к ней за положительное достоинство. Всякое творчество предполагает план и мысль, а при импровизации ни плана, ни мысли не может быть".
"Скрябин был прав, говоря, что я позитивист. Мне было интересно его построение как известный психологический документ. Но мне чужда была его мистика, и я плохо верил в её конечную доброкачественность. Все-таки, ведь положа руку на сердце, приходится признать, что сам Скрябин мало походил на мистика с его изящной элегантностью, с его неуменьем переносить малейшие неприятности. Это ли «человек духовного опыта»? — думал я. Он мне представлялся одной породы с нашими «мистическими символистами» — этими слабыми созданиями, возникшими в надушенной атмосфере буржуазных салонов. Его щекотало пребывание в мире этих иррациональных и экзотических идей, ему нравилось плыть в океане неопределённых фантазий. Но видимо, наряду с этим у этого человека было и глубокое, серьёзное желание что-то свершить, что-то грандиозное создать, что-то мировое «осознать»... — но силы были слабы".
"В области живописных впечатлений Александр Николаевич в эту эпоху, как и раньше, ценил больше замысел и мистическую идею, чем колорит и выполнение. Футуристическая живопись его раздражала, он её, впрочем, и мало видал. Шперлинг и Чюрленис продолжали быть его любимцами, остальных художников он склонен был обвинять в материализме и в отрыве от мистических родников искусства".
Главная | Биография | Статьи | Цитаты | Записи | Ноты | Альбом | Ссылки